Почему негодяи правят

Почему негодяи правят (Перевод статьи Why Bad Men Rule By Hans-Hermann Hoppe, November 8, 2004.)

Одно из наиболее общепринятых среди политических экономистов утверждений гласит: любая монополия вредна с точки зрения потребителей. Монополия понимается в классическом толковании как эксклюзивная привилегия, пожалованная единственному производителю товара или услуги, то есть как отсутствие вольного входа в определенную сферу производства. Иными словами, только агентство А может производить данный продукт х. Любой такой монополист вреден для потребителя, так как защищенная от появления новых участников в своей сфере производства, цена на продукцию монополиста х будет выше, а качество х ниже, чем в противном случае.

На эту элементарную истину ссылаются как на аргумент в пользу демократического правительства в отличие от классического, монархического или княжеского правительства. Ссылаются на том основании, что при демократии вход в правительственный аппарат свободен: каждый может стать премьер-министром или президентом, — тогда как при монархии он возможен только для короля и его наследника.

Однако этот аргумент в пользу демократии содержит фатальный изъян. Свободный вход не всегда благо. Свободный вход и конкуренция с целью производства благ — благо, однако свободная конкуренция с целью производства гнусностей — нет. Свободный вход в бизнес истязания и убийства невинных или свободная конкуренция в фальсификации и жульничестве — в этом нет ничего хорошего. Итак, каким "бизнесом" занимается правительство? Ответ: это не обычный производитель товаров и услуг, продаваемых добровольным покупателям. Скорее это "бизнес", занимающийся воровством, экспроприацией (при помощи налогов и подделки денег) и укрывательством краденого, поэтому свободный доступ в правительство не служит совершенствованию чего-либо хорошего. На самом деле то, что уже плохо, он делает еще худшим, то есть совершенствует зло.

Так как люди такие, какие они есть, то в каждом обществе существуют люди, жаждущие чужой собственности. Некоторые люди более подвержены этому чувству, чем другие, но индивидуумы обычно воздерживаются от действий, подогреваемых этими чувствами, и даже стыдятся их. Обычно только немногие индивидуумы не в состоянии успешно подавить свое желание чужой собственности, и с ними их соотечественники обращаются как с преступниками, и усмиряют, угрожая физическим наказанием. При монархическом правительстве только один человек: монарх, — может законно удовлетворять свое желание чужой собственности, и потому он становится источником опасности и "злом".

Однако монарх ограничен в своих перераспределительных желаниях, так как все члены общества научены считать захват и распределение чужой собственности постыдным и аморальным. Соответственно, они следят за каждым действием монарха с величайшей подозрительностью. Открытый доступ в правительство, напротив, позволяет каждому свободно выражать свою жажду чужой собственности. То, что считалось ранее аморальным, и соответственно, подавлялось, сейчас считается законным чувством. Каждый может законно домогаться чужой собственности во имя демократии, и каждый может удовлетворить свое желание при условии, что ему удастся войти в правительство. Поэтому при демократии каждый становится угрозой.

Соответственно, при демократических условиях популярное, хотя и аморальное и антисоциальное вожделение чужой собственности систематически укрепляется. Любое требование законно, если оно провозглашено публично под специальной защитой "свободы слова". Можно заявить и потребовать что угодно, и что угодно можно захватить. Даже для такого, казалось бы, наиболее защищенного права частной собственности не сделано исключение из перераспределительных требований. Хуже того, благодаря массовым выборам, члены общества, почти или совсем не способные сдержать свое желание чужой собственности, то есть закоренелые аморалисты, которые наиболее талантливы в составлении программы, состоящей из множества морально несдержанных и не совместимых между собой требований масс (эффективные демагоги) получают доступ в правительство и пробираются на ведущие посты. Таким образом плохая ситуация только ухудшается.

Исторически выбор монарха осуществлялся благодаря факту его благородного рождения, и его единственной квалификацией было обычно его воспитание как будущего монарха и хранителя династии, его статус и его владения. Это, конечно, не гарантировало, что монарх не будет плохим или опасным. Однако стоит помнить, что любой монарх, не исполнивший свою основную обязанность состоящую в сохранении династии: тот, кто разрушил страну, вызвал гражданские волнения, беспорядки и распри, либо иным способом поставил под удар судьбу династии, — рисковал незамедлительно быть либо нейтрализованным либо убитым членами своей семьи. В любом случае, однако, даже если рождение и воспитание не исключают того, что монарх может быть плохим или опасным, точно также случайность благородного рождения и монархического образования также не исключает того, что он может оказаться безобидным дилетантом или даже хорошим и моральным человеком.

Напротив, подбор правительственной верхушки посредством всенародных выборов почти исключает возможность попадания на верх безобидного или хорошего человека. Премьер-министров и президентов избирают за их доказанную эффективность как демагогов, не сдерживаемых рамками морали. Таким образом, демократия фактически гарантирует, что только плохие и опасные люди займут наивысшие места в правительстве. В самом деле, в результате свободной политической конкуренции и отбора те, кто пробьются на вершину, будут все более плохими и опасными людьми, однако благодаря тому, что они временные и взаимозаменяемые смотрители, их редко убивают.

В этой связи хотелось бы процитировать Г.Л.Менкина. "Политики", — отмечает он со своим характерным остроумием, — "редко назначаются на пост благодаря единственно своим заслугам, по крайней мере в демократических странах. Иногда, отдадим должное, это случается, но только благодаря чуду. Обычно их избирают по совершенно другим причинам, главная из которых — способность произвести впечатление и очаровать умственно неблагополучных. Отважится ли кто-либо из них сказать правду, чистую правду и ничего, кроме правды о ситуации в стране, международной и внутренней? Удержится ли хоть один из них от обещаний, которые, как он знает, он не сможет исполнить — и ни одно человеческое существо не в состоянии исполнить? Вымолвит ли кто либо из них хоть слово, способное встревожить или оттолкнуть кого-нибудь из огромной стаи дебилов, собравшихся у общественной кормушки, барахтающихся во все более жидкой кашке, надеящихся без надежды? Ответ: может быть в первые несколько недель. Но не после того, как они полностью вошли в дело, и борьба в самом разгаре. Они все будут обещать каждому мужчине, женщине или ребенку все, что они хотят. Они будут бороздить страну, ища возможность богатого сделать нищим, исправить неисправимое, облегчить необлегчаемое, упорядочить неупорядочиваемое, связать несвязуемое. Они будут лечить бородавки, произнося над ними слова, и выплачивать национальный долг деньгами, которые никому не придется зарабатывать. Когда один из них продемонстрирует, что дважды два — пять, другой докажет, что шесть, шесть с половиной, десять, двадцать, n. Короче говоря, они отбросят от себя свою прежнюю суть, когда они были разумными, честными и искренними людьми, и станут просто кандидатами на пост, озабоченными только привлечением голосов. К тому времени они будут знать (если предположить, что некоторые из них не знают этого сейчас), что голоса можно при демократии привлечь не при помощи разумных доводов, а неся чушь, и они примутся за дело от всего сердца. Большинство из них, пока не улегся шум, смогут обмануть самих себя. Победителем будет пообещавший наибольшее с наименьшим шансом на выполнение чего-либо".